Кайя Путо, участница проекта МОСТ в 2016 году.
Норвегия ужесточила правила, беженцы покупали от российских торговцев отслужившие свой век «украины» и «спутники», и отправлялись по узкой заснеженной дороге к границе. Кто не умел ездить на велосипеде, достаточно было его вести.
Никель — это город, каких много в России: жизнь здесь проходит между памятником Ленину и пиццерией. Из громкоговорителей, выставленных перед бетонным домом культуры, играет попса. Главная площадь города окружена кольцом прыщавых хрущевок: они тянутся до горизонта, который охраняет их мать-кормилица — никелевый горно-металлургический комбинат.
Самое веселое место в Никеле — магазин игрушек на ул. Победы. Если бы не было пылившегося в витрине пиратской кораблика, сложно было бы почувствовать, что Баренцево море так близко.
Из центра города не видно даже тундры, может и к лучшему, потому что вокруг Никеля вместо земли только бесплодная, желтоватая пыль. В воздухе зависла двуокись серы, по концентрации в двадцать раз больше, чем должно быть. Когда летом наступает полярный день, Никель выглядит так, как будто в нем наступил апокалипсис — солнце ночью освещает опустевшие улицы. Зимой городок выглядит, как заледеневший ад.
Из Никеля поехать некуда. Большая часть Мурманской области — это закрытые военные городки. Чтобы увидеть море, нужно ехать до Териберки, на другой конец Кольского полуострова, однако после премьеры снятого там фильма Левиафан в Териберке стало не протолкнуться (по словам местных, туда приезжает половина Москвы). Можно поехать в Норвегию: до границы менее сорока километров. Но после обвала рубля мало кто может себе это позволить.
Зато приезжают норвежцы: за бензином, алкоголем, но и с деньгами на устойчивое развитие и культурные проекты. Местные не знают, как это называется по-русски, но по-английски это transborder cooperation, так или иначе норвежские кроны пропадают в чиновничьих карманах, а комбинат все выплевывает из труб желтые облака.
Крабы, облака и китаец в исподнем
— Это очень спокойная граница, — говорит Фроде. — Очень.
За сорок лет работы в норвежской пограничной службе самое большое впечатление на Фроде произвела перемена флага. Это был второй день Рождества. В тусклом свете полярного сияния было сложно разглядеть, что происходит по советской стороне. С мачты, закопанной по скобы в снегу, пропали серп и молот. На их месте тотчас появился флаг Российской Федерации.
— Когда распался Советский Союз, в Норвегию стали массово приезжать русские женщины. Держали в руках брачные объявления норвежских пенсионеров и утверждали, что направляются на свою свадьбу. Через некоторое время появились и мужчины, которые называли себя их брачными агентами. На улицах приграничного Киркенес продавали спирт, рыбу, табак, ну и женщин.
Но нелегально из России на самом деле выбраться невозможно.
— Иногда это получается у северных оленей. И крабов. И, конечно, у желтых облаков. Несколько лет назад в полицию обратился китаец в нижнем белье и тапках. Он проник через забор из колючей проволоки, переплыл через ледяную речку Пасвик и попросил убежища. Не знаю, как ему это удалось — должно быть, кто-то ему помог. Но погранвойска не очень-то коррупцированы.
Когда несколько лет назад в Киркенесе закрыли шахту железа, на помощь пришли крабы. На берег Баренцева моря приехали они на поезде из Владивостока по приказу Сталина, чтобы обеспечить пропитание для голодающего советского Севера. Недавно крабы начали мигрировать в Норвегию. На сегодняшний день продукты мурманских рабочих экспортируются из Киркенеса в самые дорогие лондонские рестораны по цене нескольких сот долларов за штуку.
Киркенес — это небольшой, не особо красивый городок. Одноэтажные, восстановленные после второй мировой войны домики, покрытые сайдингом, три тысячи жителей и спокойствие, гарантированныое крабами. Местная полиция тщательно отмечает на твиттере все инциденты. На неделе, предшествующей столпотворению беженцев на границе, было отмечено три. Во вторник кто-то превысил разрешенную скорость на семнадцать километров в час. В пятницу восьмилетнюю девочку напугала собака. В воскресенье кто-то мочился в общественном месте.
Илия
Первым был Илия из Тартуса. До тех пор, пока был кому-то нужен, из Сирии бежать он не хотел. Но, после нескольких лет войны учитель математики стал невостребован. Зато были нужны солдаты, а Илия не был солдатом. Призыв в армию он получил вместе с дипломом окончания вуза. Уже в тот же день он принялся водить пальцем по карте.
Илия побоялся отправляться в Европу на плоте контрабандистов. Всю свою жизнь прожил на Средиземном море и знал, какое у моря мнение на счет плотов. Широкой дугой обогнул Турцию и доехал до Норвегии: еще с начальных классов он восхищался Скандинавией. Желания не отбили шутки на фейсбучных группах для беженцев, что российско-норвежской границы нельзя преодолеть без ковра-самолета.
— Мне повезло больше, чем многим другим сирийцам, потому что, когда я взялся за планирование своего путешествия — а было это под конец 2014 года — в Тартус обстановка была еще относительно спокойная, если вообще можно спокойным назвать контроль режим Башара эль-Асада. Чтобы собрать деньги на путешествие, несколько месяцев я работал в порту более 10 часов в день. В течение последних недель я почти совсем не спал, но это не имело никакого значения: достаточно было представить себя с оружием в руках, для убийства кого бы то ни было — это было прекрасной мотивацией. Я позвонил в УВКБ [управления ООН по вопросам беженцев] и спросил, есть ли у меня шанс получить убежище в Норвегии. Мужчина, с которым я говорил, долго молчал. Потом сказал, что не имеет понятия, удасться ли мне выбраться из России, но если подам в Норвегии прошение, то оно наверняка будет рассмотрено.
Успел. Бежал в Бейрут, прежде чем наступил его армейский дедлайн. Там организовал деловую визу в Россию (получить туристическую визу гражданину страны, в которой идет война, невозможно) и сел в самолет до Москвы, а из Москвы — в поезд до Мурманска. Никто не обращал на него особенного внимания: сириец, который прибывает с территории, контролируемой братским режимом, с деловыми целями, seems legit.
Только на железнодорожном вокзале в Мурманске перехватили его ФСБ-шники, но когда услышали о том, каков план у Илии, только пожали плечами. В российском законодательстве, правда, есть внутренняя оговорка, которая не позволяет въезжать в приграничную зону людям без действительной шенгенской визы, однако она предназначена скорее для терроризирования местных, а не какого-то там сирийца. ФСБ-шники проводили его в Мак с бесплатным Wi—Fi и сказали good luck.
— Я съел картофель-фри и записался в каршеринговую группу для жителей приграничья. Я знал, что пешком границу пересекать нельзя, и мне нужно найти кого-то, кто возьмет меня с собой на машине. Я не скрывал, что я беженец из Сирии и что у меня нет шенгенской визы. Мой пост попался на глаза редакторам местной газеты в Киркенес, и они напечатали его в форме объявления.
Пока полиция сориентировалась и явилась в редакцию (всего в двух улицах от полицейского поста, но „Sør—Varanger Avis” выходит раз в три дня), Илия был уже на границе и просил убежища. Редакторы не могли понять, в чем заключаются претензии полиции. Какая торговля людьми? Парню нужна была помощь и все тут. Мы только рады, что могли ему помочь.
Велосипеды
— Если бы не было интернета, о везении Илии знали бы только его коллеги из лагеря для беженцев. Его историю мгновенно узнали многие, — говорит Фроде.
Арктическая трасса была не только более безопасной, но и более дешевой: стоимость побега из Сирии составляла несколько тысяч злотых на человека, в то время как балканская трасса стоила более десяти тысяч и требовала длительных переговоров с контрабандистами.
— Осенью по направлению к Киркенесу отправились сотни беженцев. Многие уже жили в России раньше — сирийцы, афганцы, мигранты из Центральной Азии. Когда они узнали об этой трассе, то отправились в путь. Еще другие приехали непосредственно с Ближнего Востока, а даже и из Конго, Камеруна, Узбекистана, Индии, всего из более тридцати стран.
Норвегия ужесточила наказание за нелегальный провоз людей, но беженцы нашли выход: они пересекали границу на велосипедах. Они покупали у российских торговцев подержанные украины, камы и спутники и отправлялись по узкой заснеженной дороге к пограничному пункту Борисоглебский-Сторског. Кто не умел ездить на велосипеде, шел с велосипедом пешком — этого было достаточно, чтобы по закону он не являлся пешеходом.
— Я даже встретил буддийского монаха, который приехал в Киркенес на велосипеде из Бангладеша. В результате беспорядков, устроенных исламскими экстремистами его храм сгорел. Нет такой силы, которая бы удержала людей, спасающихся от смерти, не важно, под бомбами или от голода. Им только нужно знать, в какую сторону идти.
Никель. Планета-перекресток
Зария, домохозяйка из Ирака: — Я помню, как россияне нас предупреждали, чтобы мы не ели желтый снег, он может быть загрязнен. У нас уже не было рублей, мы все отдали таксистам. К счастью, какие-то люди подарили нам упаковку минеральной воды. Мы снова и снова повторяли слово «убежище» на разных языках, чтобы из-за нервов не забыть. Мы знали, что если мы не произнесем этого слова на границе, нас не впустят, и нам придется возвращаться в Ирак.
Лиза, журналистка из Никеля: — В Никеле почти никто ничего не видел. Все взяла на себя русская мафия, которая организовала этим людям проезд из аэропорта в Мурманске, ночлег в Никеле и велосипед — целый пакет услуг. Был только один богатый сириец, который по вечерам приходил в нашу пиццерию и всем ставил ужин, но его никто ни о чем не спрашивал. Остальные, видимо, боялись выходить из гостиницы. Обо всем я узнала из онлайн-издания „Wall Street Journal”.
Сара, учительница английского языка из Сирии: — Я ехала на велосипеде и громко повторяла названия населенных пунктов на указателях, чтобы не думать о том, как холодно мне было. Я до сих пор помню несколько названий: Лиинахамари, Килпиавр, Ура Губа. Это звучало не по-русски, поэтому я начала паниковать, не свернула ли я с дороги, которая была совершенно пустой. Это было нерационально, ведь эти названия были написаны кириллицей. Потом я заметила, что за мной едет машина российской полиции, а за ними — норвежские журналисты. Мне не о чем было беспокоиться.
Василий, контрабандист из Мурманска, в обычной жизни таксист: — Те, кто любит научную фантастику, наверняка знакомы с планетами-перекрестками, на которых встречаются жители наиболее отдаленных уголков космоса, чтобы отдохнуть и перекусить. Никель превратился в нечто подобное.
Абдул, автомеханик из Сирии: — Наверное, ничто меня особенно не удивило. Раньше на ютубе я видел, как выглядит эта тундра. Я знал, что будет холодно. А, нет, извини, все-таки удивило меня одно: то, что ты так доброжелательно со мной разговариваешь. Я слышал, что поляки ненавидят мусульман. Меня это удивило, ведь это у вас была эта Солидарность, да?
Руне, мэр Киркенеса: — Это был огромный вызов, потому что беженцев в Киркенесе стало больше, чем жителей. Осло, как обычно, вело себя так, будто это была не их проблема. Я считаю, что все-таки мы прекрасно справились, хотя условия не были идеальными. С такой погодой самым важным была крыша над головой. В качестве временного лагеря мы оборудовали спортзал и бараки недалеко от аэропорта. Я горжусь нашими жителями, ведь без их помощи ничего бы не получилось.
Омар, актер из Сирии: — мир выглядел так, будто погрузился в зимнюю спячку. Когда в ноябре я приехал на границу, солнце выходило уже только на несколько минут. В очереди к пограничной будке пахло китайской лапшой. По улицам в Киркенесе ходило множество людей, и все спрашивали, нужно ли мне что-то. Такая вовлеченность меня удивила, но жители мне объяснили, что во время второй мировой войны им всем тоже пришлось отсюда бежать, и они нас хорошо понимают.
Силия, директор школы в Нейден: — Раньше в нашу школу ходило только пятеро учеников, сейчас их тридцать. Наконец-то дети могут проводить время со своими ровесниками. Для меня это настоящий тест для моих умений управлять большой школой.
Аслан, студент медицины из Сирии: — Я несколько лет учился в России, в Кабардино-Балкарии. Когда началась война, там поселились многие сирийцы черкесского происхождения. Я закончил учебу, но моя студенческая виза еще была действительна, поэтому я ужасно боялся, что, если даже мне удастся въехать в Норвегию, меня отправят ни с чем. По мнению Норвегии, Россия — безопасная страна, и те, кто получил разрешение на проживание там, будут депортированы.
Тарьей, журналист из Киркенеса: Вся история этой трассы — это история бюрократии (см. велосипеды), но и дипломатических игр. Норвегия отправляет обратно беженцев с действительными визами в Россию, поскольку не может официально признать, что это небезопасная страна.
Москва гостям не верит
В Москве не найти очереди, длиннее той, которая выстраивается к одному из зданий на Олимпийском проспекте. В небольшом павильоне на первом этаже находится последнее спасение для московских иммигрантов. Кто не может себе позволить платить щедрую дань миграционной службе, тот с любой ступени социальной лестницы проваливается под землю.
Коррупция — это одно, проблема в законодательстве: непрозрачном, непоследовательном, несправедливом.
— Миграционная политика в России напоминает высотку, в которой все жители живут в тесноте на первом этаже, а на входе стоят вооруженные охранники, — говорит Елена, автор доклада Россия как страна убежища. — Если и впускают кого-то внутрь, то через черный ход, ну разве что получат секретный приказ открыть двери.
В очереди в павильон стоят прежде всего граждане стран бывшего Советского Союза, но не только: слух о том, что бежать проще в Россию, чем в Европу, дошел до Демократической Республики Конго. Сотни конголезцев потратили свои сбережения на авиабилет и визу, которая быстро закончилась, как закончилась надежда найти работу.
В России осталось немного организаций, которые помогают иммигрантам. Большинство попало в список иностранных агентов: такое наказание за использование западных грантов. «Гражданское содействие» еще держится, в основном благодаря Светлане Ганнушкиной, семидесятилетней железной леди борьбы за права человека. Именно она управляет павильоном на Олимпийском проспекте.
Так что на миллионы иммигрантов в России четыре простые комнаты. Был еще клуб когда-то, однако город неожиданно его кому-то продал. В надтреснутых, покрытых коврами стенах до позднего вечера работают юристы, переводчики, консультанты, многочисленные волонтеры. Втиснутые тут и там принтеры выплевывают ежедневно сотни прошений и апелляций. Большинство, если не будет сопровождаться взяткой, попадет в мусорную корзину. С ковров злорадно улыбаются лошади, стерегущие степные юрты.
— Сегодня обратилась к нам Ирина, мать-одиночка из Узбекистана, — говорит Елена, сотрудник ГС. — Ирина живет с пятилетним сыном и дюжиной других мигрантов в покрытом плесенью подвале. Убирает подъезды в том же доме, конечно же без трудоустройства. Получает за это 17 тысяч рублей [это около 850 злотых], на эти деньги живет, воспитывает сына, помогает бывшему мужу и родителям в Узбекистане. Сторожиха из кооператива пожелала, чтобы Ирина каждый месяц покупала ей бутылку коньяку, иначе вылетит с работы. Другую найти сложно, поэтому Ирина покупала, но тот коньяк, который могла себе позволить, сторожиху не устраивал. Вчера она за это ее выкинула с работы. Ирина побежала к участковому, но ему что-то не понравилось в ее документах. Сказал, что вынужден направить ее дело в прокуратуру. Что ей предстоит депортация, а сына у нее заберут в детский дом, потому что живет в неподходящих условиях. Ирина сидит сейчас в коридоре и плачет, не хочет денег. Просит, чтобы мы уговорили ее сторожиху, чтобы снова взяла ее на работу.
— И в покрытый плесенью подвал, в котором ее ждут банды националистов, — добавляет Васильев, юрист, специализирующийся в экстрадициях. — Но это еще ничего. Сегодня я еду на процесс мужчины, экстрадиции которого требует от Российской Федерации Узбекистан. Это пропащий человек — у него на счету многократные сроки за кражи, пьет, не работает. Спецслужбы Узбекистана обвиняют его в деятельности в экстремистских организациях, что является очевидным нонсенсом: как человек, который едва в состоянии назвать свое имя, мог бы планировать теракты? Привлекают таких, как он, совсем беззащитных, на показательные процессы: мужик попадет в так называемую Таштюрму, печально известную тюрьму в Ташкенте. Его будут пытать и зверски убьют. Никто не встанет на его защиту, ведь никто уже о нем, эмигранте, в Узбекистане не помнит. Обе стороны будут довольны: ФСБ будет налево и направо хвалиться, что поймала опасного террориста, а Узбекистан покажет своим гражданам, что их ждет, если воспротивятся своему правительству. Такие процессы выиграть невозможно. У меня получилось только однажды, когда дело закончилось решением Европейского суда по правам человека.
Раша
— Приходили несколько раз в неделю, тащили за руку из дома и вели на чердак, чтобы никто не слышал. Говорили, что если не начну с ними сотрудничать, они посадят меня в военный вертолет и высадят где-то в Сирии. Заставляли меня следить за местными мусульманами, подслушивать их разговоры и отчитываться.
Раша, как и Аслан, приехала в Россию, потому что, благодаря своим черкесским корням, была уверена, что получит вид на жительство. Для сирийских черкесов это является своего рода репатриацией, но с возможностью приехать в Россию не связаны никакие другие привилегии. О получении разрешения на работу без взятки Раша могла только мечтать. От избавления ее от внимания спецслужб — также. На Кавказе, родине российских исламистов, ФСБ особенно вредная.
Раше двадцать девять лет, она выросла в Дамаске. Окончила факультет английской литературы и планировала кандидатскую о творчестве Гарольда Блума, но война помешала ее планам. Когда на Дамаск падали бомбы, Раша бежала с родителями и братом в убежище в местном парке. Однажды дом, в котором они жили, исчез с лица земли. Это был 2012 год.
— Не было и речи о том, чтобы бежать в Европу, ведь все, что у нас было, сгорело. У нас осталась только одежда, которая была на нас в бомбоубежище, и паспорта, и то не все, потому что мой брат Ахмед забыл взять свой. Мы думали добраться до наших родственников на юго-западе Сирии, но не были уверены, живы ли они. В конце концов, мы решили бежать в Россию, хотя не имели об этой стране ни малейшего представления.
Семья Раши поселилась в Нальчике, столице Кабардино-Балкарии. Денег, которые они заняли у знакомых в Дамаске, хватило на дорогу и взятку за Ахмеда без паспорта. С неофициальных халтур (Раша — уроки английского, мама — пошив и ремонт одежды, Ахмед — на стройке) сложно было прокормить семью, тем более, что больному отцу был нужен постоянный уход.
— Сначало ФСБ не особенно нами интересовалась. Только когда узнали, что у моего брата нет документов, начали нас шантажировать. Сначала прежде всего его: предупреждали, что, если откажется от сотрудничества, сделают так, чтобы его судили за дезертирство. Когда Ахмед начал скрываться, переключились на меня. Мы начали думать, как бежать оттуда.
Раша поехала в Турцию, чтобы заработать денег на контрабандистов и дорогу в Грецию. Она работала в каменоломне, а потом уборщицей на свадьбах. Ахмед остался с родителями, чтобы ухаживать за больным отцом.
— Спустя несколько месяцев я прочитала в интернете, что Норвегия пускает беженцев со стороны России. Не очень-то хотелось верить в эту историю с велосипедами, пока я не увидела этого по телевизору. Того, что я заработала, не хватило бы на путь через Средиземное море, но на велосипедную прогулку в Норвегию — да. Я вернулась в Россию, и уже в тот же день мы с Ахмедом полетели в Мурманск. Родители остались: отец не мог рисковать и ехать в таких условиях. Мы думали, что получим убежище, а потом привезем родителей.
В самолете в Мурманск летели почти одни иностранцы. Это был ноябрь: пик посещаемости арктического маршрута. Уже и речи быть не могло, чтобы быстро проскочить границу, как это получилось у Илии. В аэропорту ожидали уже контролируемые мафией таксисты и предъявляли предложения, от которых невозможно отказаться.
— Таксист отвез нас в гостиницу в Никеле и запретил из нее выходить. В комнатах было по несколько человек, большинство спало в коридорах. Нам дали коробки, чтобы ночью нам было немного теплее, ведь температура в здании не превышала нескольких градусов. Администратор каждый день собирал деньги за ночлег и брал несколько человек на границу, где вручал им велосипеды. Он говорил, что норвежцы больше в день не пускают.
Татия, журналистка из Мурманска: — Ерунда. Они пускали всех. Просто владелец гостиницы хотел как можно больше заработать. Он также говорил людям, что пересечение границы стоит 500 долларов, которые, конечно, оплатить нужно ему. Но он, торговцы велосипедами и таксисты на этом заработали относительно немного, им нужно было платить дань куда-то выше. Сложно сказать, как высоко находилась крыша — без сомнения, об этом знали власти Никеля и местные спецслужбы. Только тогда, когда в Никель стали приезжать журналисты из Москвы, разразился огромный скандал, и кто-то сверху разогнал всю лавочку. В один день на границу привезли они несколько сотен человек.
Арсений, бизнесмен из Заполярного: — Всю жизнь я торговал старыми велосипедами. Дома у меня было много украин, спутников и уралов, и были контакты в регионах. Всегда надо мной все смеялись, особенно коллеги, которые занимаются машинами. Что это за транспортное средство, которое не ревет и не воняет. Ну а сейчас я крутой.
Россия безопасна. Депортация!
Раша с Ахмедом провели в Никеле десять дней. К счастью, на дорогу хватило 4000 долларов, заработанных в Турции.
— Наверное, было бы хуже, если бы мы хоть немного не говорили по-русски. Некоторые провели в Никеле вечность и отдали администратору все, что у них было: часы, мобильники, перстни. В конце концов и они попадали на границу, но таксисты подбрасывали их на машине только недалеко, а остальные тридцать километров им приходилось пробираться на велосипеде по снегу.
Рашу таксист подкинул к самой границе. Из багажника достали маленький детский велосипед и поехали. Раша присела, подтянула колени к подбородку и поставила ступни на педали. Спустя тридцать секунд она уже была на месте. Норвежские пограничники приказали ей отложить велосипед на возвышающуюся груду металлолома. Советские велосипеды не соответствовали норвежским нормам безопасности, поэтому нельзя было их себе оставить.
— Несколько дней мы провели во временном лагере около аэропорта, а потом нас посадили в самолет и отправили в Осло. Мы были без ума от радости: нам предстояло только еще пройти собеседование о предоставлении убежища. Спустя два месяца оказалось, что собеседование пройдет по телефону, и у меня будет переводчик арабского языка. Я запаниковала, потому что не знала, кем был этот переводчик. Я боялась, поэтому не рассказала им всего, что происходило в России, но, безусловно, достаточно, чтобы сами не поверили в решение, которое выдали. Несколько дней спустя в шесть утра в мою комнату ворвались полицейские, надели на меня наручники и увезли в аэропорт. Только там сообщили мне, что меня депортируют в Россию. Что это безопасная страна, в которой у меня есть право на пребывание. Ахмед остался, его спасло отсутствие документов.
*
Галина, УВБК в России: — По нашим данным, все депортированные из Королевства Норвегии по причине наличия действительной визы, дающей право на пребывание на территории Российской Федерации, имеют право обращаться о предоставление статуса беженца.
Наталья, «Гражданское Содействие»: — В течение последних двадцати лет в России статус беженца получило несколько сот человек. У сирийцев нет никаких шансов. Если дадут взятку, то у них будет шанс получить временную защиту, но это не дает им ничего, кроме права на пребывание. В любом случае и им проблематично его продлить, ведь по мнению Путина война в Сирии закончилась.
Чудо-остров Чунга-Чанга
В течение трех лет, которые она провела в России, Раша не слышала о существовании «Гражданского Содействия».
— Нам сложно наладить контакт с мигрантами, находящимися вне Москвы, — говорит Басиль, переводчик. — Они боятся, когда мы пытаемся выйти с ними на связь, они не доверяют никаким учреждениям. Если, в свою очередь, у них возникают какие-то проблемы, и речи быть не может, чтобы они приехали к нам в Москву, даже если бы преодолели страх. У них на это нет денег.
Ногинск — это исключение. Это небольшой подмосковный городок, в котором проживает несколько сотен сирийцев. Первые приехали сюда еще в девяностых годах, чтобы инвестировать в обанкротившуюся швейную фабрику. Когда началась война, они привезли сюда свои семьи. Им здесь нелегко: у местных сирийцы ассоциируются с дикой приватизацией и девяностыми.
— На самом деле эти люди живут очень скромно, — говорит Басиль. — Только у немногих есть разрешение на работу, большинство занимается мелким бизнесом, за который им еще приходится платить взятки. У них также нет прописки, так что об обращении к врачу и речи быть не может. А, что более важно, — в школу.
Только старшие дети ногинских сирийцев помнят, что такое школа. Большинство из них приехало сюда, когда им было по несколько лет. Сегодня это подростки, которые едва умеют считать.
— Россия нарушает их основное право — право на образование — чтобы не приехало сюда еще больше. С этой же целью время от времени в аэропорту Шереметьево задерживают какую-то семью. Говорят им, что здесь не Европа, и держат в транзитной зоне несколько месяцев, совсем как в фильме Терминал с Томом Хэнксом. Выпускают их только тогда, когда о них напишут иностранные СМИ.
«Гражданское Содействие» для детей из Ногинска организовало что-то в роде языковой школы. Два часа русского и арабского языков в день, но основная цель состоит в том, чтобы они знали, как работать в группе. В арендуемой затемненной комнате в деревянном доме на Советской улице учатся несколько десятков детей. Маша, учительница на пенсии, делает все возможное, чтобы ввести в уроки русского языка элементы общих знаний. Это трудно, потому что младшим шесть лет, а старшим — шестнадцать. Не хватает соответствующих материалов.
— Сегодня мы занимаемся склонением, — объявляет она и вешает на доске старый советский плакат о покорении космоса. — На какой планете вы хотели бы жить?
— На Сатурне! — кричат девочки на последних партах.
— А с кем? — спрашивает Маша.
— С Юрием Гагариным!
— А я с Лайкой!
Двенадцатилетний Мухаммад отправляет всех с небес на землю.
— Вы же даже в Москве не были.
Сегодня уроки закончатся раньше: День защиты детей. На партах появляется бумажная скатерть, сливочный торт и двухлитровые бутылки кока-колы. На экране ноутбука советский мультфильм с ютуба: чернокожие дети танцуют с жирафами и поют песенку об острове Чунга-Чанга. Это один из последних уроков русского языка, по крайней мере, пока: у «Гражданского Содействия» заканчивается грант на комнату, Машу и кока-колу. Неизвестно, можно ли подавать заявку на его продление.
*
Чудо-остров, чудо-остров,
Жить на нем легко и просто.
Жить на нем легко и просто, Чунга-Чанга.
Наше счастье постоянно — жуй кокосы и бананы,
жуй кокосы, ешь бананы, Чунга-Чанга.
Водитель автобуса плакал
Когда до Ногинска дошел слух об арктическом маршруте, из Ногинска пропало несколько семей. Например, Алаа, отец троих детей. Алаа слышал, что у сирийцев с правом пребывания в России нет шансов получить убежище в Норвегии. Он продал четверть дома и старый фольксваген — все, чем разжился, работая без официального трудоустройства на швейной фабрике — и отправился в миграционную службу с огромной взяткой. Попросил, чтобы в паспорте ему поставили отметку о высылке из Российской Федерации и сел с детьми в поезд, идущий в Мурманск. На вокзале оказалось, что арктический маршрут для беженцев уже закрыт.
*
Тарьей, журналист из Киркенеса: Норвегия не могла позволить себе на то, чтобы в среде экспертов вспыхнула паника, что Путин использует беженцев в гибридной войне, что, кстати, нонсенс, поскольку импульсом для этих людей были социальные СМИ, а не продуманная операция спецслужб. Поэтому маршрут окончательно закрыли под конец ноября. Норвегия договорилась с Россией, и пограничники не пропускают на приграничную территорию всех, у кого нет шенгенской визы. Та же история, но в меньшем масштабе, произошла на финской границе, которую закрыли для беженцев в марте. Ходят слухи, что Эстония будет следующей.
Мерете, активистка из «Refugees Welcome to the Arctic”: эта идея с депортацией — какой-то скандал. Был январь и около сорока градусов мороза! Мне пятьдесят лет, и я клянусь, что никогда раньше я так не разозлилась. Было восемь утра, и я, как обычно, ехала в школу, ведь я учительница. Вдруг мне позвонили, что наших беженцев запихивают в автобусы, и я с визгом шин резко развернулась. Когда я доехала до лагеря, водитель автобуса, которому предстояло отвести беженцев на границу, плакал. Да и начальник полиции и мэр были против, но что они могли поделать — решение пришло сверху. Такое решение могло прийти в голову только в Осло, ведь здесь все желали беженцам только добра. Так что я перегородила полиции дорогу, посадила в свою машину столько человек, сколько поместилось, и отвезла в церковь, куда полиция обычно не входит. Ранди и вторая Мерете сделали то же самое. Потом мы все оказались на допросе в полиции, который длился целых два часа. Когда по школе разнесся слух, что меня арестовали, моя дочь была в восторге. Кажется, никогда раньше она не была настолько популярна. А для ясности скажу: я ничего против России не имею, у меня там много великолепных друзей. Однако, я слышала, что беженцам там приходится нелегко.
Теперь старые волги
Илия, тот, кто был первым, получил статус беженца спустя несколько месяцев ожидания. Его деловая виза закончилась через несколько дней после того, как он въехал в Норвегию. Он живет в Дромен, небольшом городке недалеко от Осло. Уже неплохо говорит по-норвежски и ожидает результатов проверки безопасности, чтобы получить работу в авиакомпании SAS. На данный момент он волонтер в кафедральном соборе в Осло, занимается репетиторством по математике и пишет в одну из газет, посвященной экономике.
Депортированная из Норвегии Раша в Нальчике выдержала несколько месяцев. Ровно столько, сколько длилась апелляция в норвежском суде. В это время русские националисты подожгли дом, в котором она жила с родителями. Когда из Норвегии поступил отказ, Раша вернулась на самолете в Бейрут, а оттуда в Сирию. Делала пересадку в аэропорту Ататюрка в Стамбуле за несколько часов до взрыва. В Дамаске она, несмотря ни на что, чувствует себя востребованной и верит, что война когда-то закончится. В интернете ищет объявлений о предоставлении стипендии, чтобы провести исследование о восстановлении системы образования после войны.
Алаа, неудачник с тремя детьми, остался без гроша в кармане. На вокзале в Мурманске до него дошли слухи об открытии финской границы. Автостопом с детьми добрался он до Кандалакши, где несколько ночей провел в заброшенной бане с толпой конголезцев. Вероятно, ему удалось попасть в Финляндию. Остается загадкой, откуда он раздобыл машину, но какая-то у него была точно, потому что Финляндия запретила зимой пересекать границу на велосипеде, заботясь о безопасности на дорогах. На парковке финского пограничного пункта Салла стали появляться старые волги.
Зария, Сара, Абдул, Омар и Аслан все еще ждут окончательного решения.
Российско-норвежскую границу с августа по ноябрь 2015 года пересекло 5 500 человек. Велосипеды, на которых приехали беженцы, были отданы на металлолом. Музей Границы в Киркенесе сохранил четыре велосипеда в качестве экспонатов.
